ноябрь – самый больной месяц, ненужный, как третья нога, чего она там болтается сзади, закутанная в лишний сапог и два кусачих носка – из чьей чудовищной шерсти они их плетут, из козерожьей что ли, спрашиваешь ты, или из драконьей? громадный, жёстко шерстяной дракон, которого стригут специальной чавкающей машинкой, дрожит хвостом, и глаза у него янтарные и скорбные.

разговоры в ноябре невкусные, как пенопластовая снежная крупа, сыплющаяся из небесных упаковок, у них там наверху переезд в южные полушария, ходят грузчики, двигают угловатые тучи, нежно матерятся, а боженька, поджав ножки, сидит на подоконнике с самой бесценной коробкой подмышкой, в коробке шуршит, елозит и дышит лимоном. – братан, – говорят грузчики и почёсывают влажные подкрылки, – слышь, братан, накинул бы полтинничек. боженька конфузится и лезет в карман, а там – чёрная дыра до самых волопасов, катастрофический холод и кометы кусают за пальцы. грузчики шумною толпой кочумают в угол держать совет, толкаются плечами, сопят с угрозой и делают в сторону боженьки козу. – ну ша, пацаны, – говорит старший, – бог не фраер.

ноябрями наземные жители мечтают о внутренней грелке, едят много аспирина и поклоняются чайникам. они конопатят окна своих гнёзд и снимают с антресолей своих гнёзд тёплые одеяла. другие птицы, усевшись на ветках, смотрят в стеклянные экраны научно-популярные передачи про этих, без перьев, – как они вдруг начинают обнимать друг друга своими недокрыльями и сталкиваться мягкими клювами. птицам бывает неловко и смешно, они думают – ну хорошо, что все птенцы уже выросли, а то как-то им такое показывать, ну, непедагогично. а потом возвращаются домой и живут нормальной семейной жизнью, и только некоторые, ну совсем уже которые, говорят партнёру – слушай, а давай попробуем как эти, один раз всего, ну пожалуйста. – ну ладно, – говорит партнёр, – ты тогда встань вот так, а я скажу, как это, сейчас – «я же люблю тебя, дура», и ты тогда закаркай и положи мне крылья на плечи. но вообще такие перверсии – большая редкость, все как-то берегутся.

ноябрь на ощупь – как свалявшийся валенок, неживое мёрзлое некто, сидящее в подворотне на холодной попе, такое не приведёшь в съёмную квартиру, чтобы мыть, вычёсывать, укладывать под бок и говорить «мой маленький» и «хочешь вкусненького», и покупать трусы, и заглядывать ненароком в личные контакты, и хохотать перед подругами про то, как он это делает. не надо его подбирать, он обкусает сердце, пропахнет дымом, а через две недели всё равно тихонько умрёт под кроватью, там, где катышки пыли и вечный каменный носок.

лучше всего, конечно, в ноябре сделать так: позвонить в милицию, скорую и спасателям, кричать в трубку – помогите же, больше не могу, кто-нибудь скорей сюда. и пока они будут медленно пронзать сиреневым воем город, тоже ещё шептать – помогите, вы меня теряете, ау, ну где же вы. они сладострастно вскроют дверь и запрыгнут в окно, все в носилках, пистолетах, шприцах и автогенах, вомчатся в комнату и увидят, как на столе лениво ноет телефонная трубка, а на кровати лежит белесый тугой кокон ста шестидесяти трёх сантиметров длиной, уже внеконтактный и безнадёжно закукленный от всего окружающего мира.